Анна сидела на подоконнике своей маленькой комнаты, прижав лоб к холодному стеклу. За окном медленно гасли краски осеннего дня, и этот угасающий свет словно отражал то, что творилось у нее внутри. Полная, оглушающая пустота. В ее пальцах, холодных и неподвижных, лежало обручальное кольцо. Простое, из белого золота, которое она так тщательно выбирала вместе с ним, которое должно было стать символом начала новой, общей жизни. Теперь это был просто кусочек металла, жгучий и чужой.
Всего двадцать четыре часа отделяли ее от дня, который должен был стать самым счастливым. А теперь… Телефон лежал рядом, и экран все еще хранил жестокие, бездушные строчки: «Прости, я не могу. Там все по-другому…» И все. Шесть долгих лет, наполненных смехом, планами, тихими вечерами и громкими мечтами, растворились в безликом цифровом сообщении. Они испарились, не оставив после себя ничего, кроме тяжелого, давящего чувства потери и горького осадка предательства.
Слезы подступали комом к горлу, но Анна сжала веки, не позволяя им пролиться. Нет. Она не могла позволить себе роскошь отчаяния. Мир вокруг не остановился. Нужно было платить за эту крошечную съемную квартирку, нужно было покупать еду, нужно было просто продолжать дышать. С механической, почти деревянной решимостью она открыла ноутбук и запустила браузер. Первый сайт с вакансиями, первое, что бросилось в глаза, заставило ее замереть: «Требуется сиделка. Полный уход. Проживание. Достойная оплата». Слова горели на экране, словно спасательный круг, брошенный в бушующее море ее горя.
Уже на следующее утро, едва светило тусклое осеннее солнце, Анна стояла у массивной, темной двери старинного особняка на самой окраине города. Дом выглядел величественным и молчаливым, хранящим свои тайны за толстыми стенами. Дверь открыла женщина с строгим, неумолимым лицом, лет пятидесяти, представившаяся экономкой Верой Ивановной.
— Работа не требует особых навыков, но требует терпения, — говорила Вера Ивановна, проводя Анну по бесшумным, застеленным дорогими коврами коридорам. — Виктор Сергеевич перенес тяжелый удар, его речь почти утрачена, двигается он с огромным трудом. Вам нужно будет помогать ему с питанием, соблюдением режима, приемом лекарств. Ночью он обычно спит спокойно. Но если позвонит — обязательно подойдите.
Комнату, которую ей выделили, оказалась смежной со спальней пожилого человека. Она была просторной, светлой, втрое больше ее прежнего жилища, с собственным санузлом. Горькая, почти циничная ирония судьбы больно кольнула Анну. Ее бросил Виктор, а она будет ухаживать за Виктором Сергеевичем. Казалось, сама вселенная насмехалась над ней.
Пожилой человек оказался худощавым, с седыми, как лунный свет, волосами и пронзительными, невероятно живыми голубыми глазами. Эти глаза, казалось, видели не просто беспомощную сиделку, а всю ее израненную душу. Когда Анна осторожно, боясь причинить неудобство, кормила его протертым супом, его взгляд был прикован к ее лицу. Он молча изучал ее, словно читая потаенные страницы ее истории, видя ту боль, которую она так тщательно пыталась скрыть.
Первые несколько дней слились в однообразную, монотонную череду процедур. Ночью в огромном доме воцарялась абсолютная, гробовая тишина, которую нарушал лишь размеренный, вечный бой старинных напольных часов в холле. Анна ворочалась на неожиданно мягкой и большой кровати, и воспоминания накатывали новой волной. Измена, ложь, пустота — все это снова душило ее. Единственным лучом света в этом мраке становилась странная, немая связь, возникшая между ней и ее подопечным. Он не мог произнести ни слова, но однажды, когда она, закончив уборку, смотрела в окно на унылый пейзаж, его худая, иссохшая рука неожиданно легла поверх ее ладони. В этом простом, немом жесте было столько тихого понимания и безмолвной поддержки, что это стоило больше, чем тысячи красивых, но пустых слов.
Прошла неделя. Как-то глубокой ночью Анну разбудил не привычный звонок, а настойчивый, глухой звук. Тук. Тук. Тук. Он доносился сквозь стену, ритмичный и четкий.
Сердце забилось тревожной дробью. Сбросив с себя одеяло, она накинула халат и неслышно вышла в темный коридор. Звук, без сомнения, шел из спальни Виктора Сергеевича. Осторожно, стараясь не издать ни единого шороха, она приоткрыла тяжелую дверь.
Лунный свет, пробиваясь сквозь щель в шторах, заливал комнату призрачным, серебристым сиянием. Старик сидел в своем глубоком кресле, спиной к ней, и его костлявая рука с тростью методично, с неожиданной силой, постукивала по резной деревянной панели в нижней части стены. Тук. Тук. Тук. Это не был беспомощный, хаотичный стук. В нем была ясная, уверенная цель.
Анна застыла на пороге, боясь пошевелиться. И вдруг раздался тихий, но отчетливый щелчок. Часть панели бесшумно отъехала в сторону, открывая темный, зияющий провал в стене. Виктор Сергеевич медленно повернул голову. Его голубые глаза, яркие и лучистые в лунном свете, нашли ее в полумраке. На его лице не было ни капли удивления. Казалось, он все это время ждал именно ее.
Он сделал едва заметный, но властный жест рукой: «Подойди».
Сердце Анны готово было вырваться из груди. Внутренний голос, полный страха, шептал ей отступить, убежать, запереться в своей комнате. Но в пронзительном взгляде старика она не увидела ни капли угрозы. Она увидела бездонную, многолетнюю тайну. И безграничное, почти немыслимое доверие.
Сделав шаг, потом другой, она переступила порог его тайны.
Виктор Сергеевич жестом указал на темный проем. Взяв с прикроватного столика небольшой, но мощный фонарик, он направил луч внутрь. Анна заглянула и невольно ахнула. Это был не просто тайник, а настоящий, встроенный в стену сейф. На аккуратных полках лежали ровные, плотные пачки банкнот, поблескивали холодным огнем драгоценные камни и украшения, стояли стопки старых, потрепанных папок. Но старик потянулся не к ним. Его рука уверенно взяла небольшую, потертую от времени шкатулку из темного, почти черного дерева. Со слабым щелчком он открыл крышку. Внутри, на бархате цвета ночи, лежали великолепные, изумрудно-зеленые серьги и массивное, изысканное колье. Сокровища невероятной красоты, от вида которых просто перехватывало дыхание.
Достав из шкатулки аккуратно сложенный в несколько раз лист плотной бумаги, он протянул его Анне. Рука ее предательски дрожала, когда она разворачивала его.
Это было завещание. Совершенно новое, с датой, стоявшей всего две недели назад. В нем все состояние, все акции и предприятия, вся недвижимость и, что было самым потрясающим, эти самые изумруды, передавались Анне, «молодой женщине, которая в последние дни моей жизни подарила мне покой и напомнила о свете». Его родной сын, Артем, и его супруга, та самая экономка Вера Ивановна, не получали ровным счетом ничего. Кроме упоминания и символического рубля каждому — «в знак памяти и в знак того, что они не заслужили ничего большего».
Анна смотрела на развернутый лист, не в силах поверить собственным глазам. Она медленно, шепотом, прочла вслух имена свидетелей — это были уважаемые в городе люди, адвокат с безупречной, кристально чистой репутацией. Все было составлено абсолютно законно, все подписи были на месте.
— Зачем? — выдохнула она, поднимая растерянный взгляд на старика. — Почему именно я?
Виктор Сергеевич медленно, преодолевая слабость, обвел рукой комнату, этот роскошный, но невероятно холодный и бездушный дом, потом резко ткнул пальцем в сторону двери, за которой жили его алчные, лицемерные родственники, и, наконец, дрожащей ладонью прикоснулся к своей груди в области сердца, а потом так же мягко указал на Анну. Он видел. Видел ее тихую доброту, ее незаживающую душевную рану, ее чистую, неиспорченную душу. И он не хотел, чтобы все, что он с таким трудом создавал за свою долгую жизнь, досталось тем, кто жаждал только его богатства и втайне отсчитывал дни до его кончины.
Внезапно снаружи, из коридора, донеслись быстрые, крадущиеся шаги. Настороженные. Вера Ивановна. Должно быть, она уловила сквозь сон приглушенные звуки их немого разговора.
Виктор Сергеевич преобразился мгновенно. Резким, почти молодым движением он захлопнул дверцу сейфа, деревянная панель бесшумно встала на свое место. Он сунул завещание Анне прямо в руку, сжал ее пальцы в тугой кулак и властным жестом велел прятать. Затем он откинулся на спинку кресла, и его черты вновь стали маской беспомощного, угасающего старика.
Дверь резко распахнулась. На пороге, освещенная светом из коридора, стояла Вера Ивановна. Ее взгляд, острый и подозрительный, скользнул по Анне, затем по старику.
— Что здесь происходит? Почему вы не спите в такое время? — ее голос прозвучал сухо и жестко, как удар хлыста.
— Виктору Сергеевичу было нехорошо, — голос Анны, к ее собственному удивлению, прозвучал ровно и твердо. — Я дала ему лекарство и сейчас уложу. Все в полном порядке.
Вера Ивановна смерила ее долгим, испытующим взглядом, затем перевела его на старика. Тот смотрел в пустоту отрешенным, стеклянным взором. Фыркнув с нескрываемым раздражением, экономка развернулась и удалилась.
Когда дверь снова закрылась, Анна встретилась взглядом с Виктором Сергеевичем. В его синих глазах она прочла суровое предупреждение и одновременно — тихую, слабую надежду. Он доверил ей свою последнюю волю. И свою справедливую месть.
Анна крепче сжала в кармане халата сложенный листок. Бумага, казалось, обжигала ей пальцы. В тот миг она осознала, что больше не была несчастной брошенной невестой или просто наемной работницей. Отныне она была хранительницей великой тайны. И единственным ключом к грядущей справедливости.
За огромным окном начинался новый рассвет. И для Анны в этот момент по-настоящему начиналась новая жизнь. Жизнь, в которой у нее наконец-то появилось настоящее, важное дело и человек, который по-настояшему, без всяких условий, в нее поверил.
Анна не сомкнула глаз до самого утра. Бумага жгла ее карман, а в ушах непрестанно стоял тот самый тихий, но такой значимый скрип потайной панели. Она прекрасно понимала — один неверный шаг, одна случайная оплошность, и Вера с мужем сделают все возможное и невозможное, чтобы это завещание никогда и никому не стало известно.
Когда первые лучи утреннего солнца робко пробились в комнату, в ее голове наконец созрел четкий, выверенный план.
Ровно в девять, как это происходило каждое утро, раздался требовательный звонок — Вера Ивановна ждала ежедневный отчет. Анна вышла к ней, стараясь придать своему лицу выражение усталой озабоченности.
— Виктор Сергеевич провел очень беспокойную ночь, — сказала она, намеренно показывая, как она измотана. — Несколько раз просыпался, звал. Я считаю, необходимо срочно вызвать врача. Его состояние… — она сделала многозначительную паузу, — по моим наблюдениям, заметно ухудшается.
Глаза Веры Ивановны блеснули. Но не беспокойством — нет, в них вспыхнул какой-то иной, странный огонек. Облегчение? Нетерпеливое ожидание?
— Вызывайте, — отрезала она. — Только нашего, семейного доктора. Я дам вам номер.
Анна лишь кивнула, прекрасно понимая, что этот «проверенный» доктор наверняка был их сообщником. Но именно это и было важной частью ее замысла.
Пока Вера Ивановна уединилась для телефонного разговора, Анна воспользовалась моментом. Войдя в комнату к Виктору Сергеевичу, она быстро показала ему заранее написанную записку: «Нужно играть их игру. Доктор с ними. Пожалуйста, притворитесь еще слабее».
Старик медленно, осознанно моргнул — знак полного согласия. Его ясные глаза говорили ей без слов: «Я верю тебе. Делай, как должно».
Доктор прибыл surprisingly быстро — подтянутый мужчина с безразличным, ничего не выражающим лицом. Он бегло осмотрел Виктора Сергеевича, измерил пульс, посветил в зрачки карманным фонариком.
— Состояние стабильно тяжелое, — констатировал он, обращаясь скорее к Вере Ивановне, чем к Анне. — Необходим абсолютный покой. И нужно продолжить назначенное лечение.
Когда доктор уехал, Вера Ивановна казалась почти удовлетворенной. Видимо, фраза «продолжить лечение» была их условным кодом, означающим, что их страшный план вступает в решающую фазу.
Анна ждала своего часа. Вечером, под благовидным предлогом срочной поездки в аптеку за специальным, «рекомендованным доктором» питанием, она выпросила несколько часов личного времени.
Она направилась не в аптеку, а в самую престижную часть города, в офис адвоката, чья подпись красовалась на завещании. Его имя — Павел Игоревич Рощин — было хорошо известно в деловых кругах.
Секретарша сначала попыталась отослать ее, сославшись на плотный график, но Анна, к собственному удивлению, проявила несвойственную ей настойчивость.
— Передайте ему, пожалуйста, что дело касается Виктора Сергеевича Орлова и его последней воли. Скажите, что пришла сиделка Анна.
Прошло не больше пяти минут, и ее уже приглашали в просторный, строгий кабинет.
Рощин — мужчина лет пятидесяти с умными, проницательными серыми глазами — выслушал ее с предельным вниманием. Анна молча положила на его идеально чистый стол завещание.
— Виктор Сергеевич лично вручил мне это, — тихо, но четко произнесла она. — Его родственники… я уверена, они что-то замышляют. Сегодняшний визит доктора был очень странным.
Адвокат не спеша изучил документ, сверяя подписи и печати.
— Это подлинник, — подтвердил он. — Я лично присутствовал при его оформлении. Виктор Сергеевич был в абсолютно ясном уме и твердой памяти. — Он пристально посмотрел на Анну. — Вы осознаете, какая опасность вам грозит, если они узнают, что завещание находится у вас?
— Да, — кивнула она, не отводя взгляда. — Но я не могу позволить им…
— Хорошо, — мягко, но решительно перебил Рощин. — Оставьте оригинал у меня. Он будет в безопасности в моем сейфе. А себе сделайте несколько качественных копий. И… будьте, пожалуйста, предельно осторожны. Его сын, Артем, человек очень решительный и неразборчивый в средствах.
Возвращаясь в особняк, Анна чувствовала себя героиней шпионского романа. Копии завещания были надежно спрятаны — одна в самой потаенной части ее вещей, вторая отправлена заказным письмом на ее же имя, третья — у старой, проверенной подруги, с которой они почти не общались, но которой она могла доверять безгранично.
Вера Ивановна встретила ее прямо у порога.
— Как-то вы подозрительно долго отсутствовали, — в ее голосе явственно звучала скрытая угроза и недоверие.
— Большие очереди в аптеке, — пожала плечами Анна, стараясь выглядеть непринужденно. — Да и с транспортом сегодня настоящая беда. Вы же знаете.
Вера Ивановна собиралась что-то сказать, но в этот момент из гостиной вышел высокий, дорого одетый мужчина с холодными, как лед, глазами. Артем. Сын.
— А, так это и есть наша новая палочка-выручалочка? — он окинул Анну уничижительным, оценивающим взглядом с ног до головы. — Та самая, что так самоотверженно заботится о моем отце?
Анна почувствовала, как по ее спине пробежали ледяные мурашки. Но она заставила себя выдержать его взгляд.
— Я просто стараюсь добросовестно выполнять свою работу, Артем Викторович.
— Работу? — он усмехнулся, и в его усмешке было что-то откровенно злобное. — Интересно, а какова истинная цена такой «работы»?
Больше он не удостоил ее ни словом, развернулся и ушел. Но ощущение явной, невысказанной угрозы повисло в воздухе густым, тяжелым туманом.
Ночью Анна снова услышала подозрительные звуки. Но на этот раз они доносились не из комнаты старика, а из коридора. Кто-то очень осторожно, стараясь не шуметь, шарил по содержимому тумбочки в холле. Потом крадущиеся шаги приблизились к ее двери. Чья-то рука бесшумно нажала на ручку. Анна затаила дыхание, сердце колотилось где-то в горле. К счастью, дверь была заперта изнутри.
Она все поняла. Они искали завещание. Опасная, смертельная игра в кошки-мышки началась.
Утром, когда она кормила Виктора Сергеевича завтраком, ее руки слегка дрожали. Старик заметил это немое свидетельство ее страха. Он посмотрел на нее с безмолвным вопросом.
— Они обыскивают дом, — прошептала она, наклоняясь, будто поправляя складки на его одеяле. — Вчера ночью… Артем был здесь.
В глазах старика вспыхнул не страх, а яростный, неугасимый гнев. Он внезапно схватил ее руку и сжал ее с силой, которой Анна никак не могла ожидать от столь немощного человека. Затем его худые, цепкие пальцы начали медленно, но очень разборчиво выводить на ее ладони буквы.
С-В-И-Д-Е-Т-Е-Л-И.
Анна кивнула, давая понять, что с этим уже все в порядке. Но он продолжал писать, и каждая новая буква впивалась в ее сознание, как раскаленная игла.
Н-Е-Т. Д-О-К-Т-О-Р-У. О-Т-Р-А-В-А.
Ледяной, парализующий ужас сковал каждую клеточку тела Анны. Она смотрела на старика, не веря своим глазам, не желая верить. Он не просто что-то подозревал — он знал. И если доктор был их человеком… Значит, «лечение» было на самом деле медленным, методичным отравлением.
Медлить было больше нельзя. Пока Вера Ивановна была занята на первом этаже, Анна, с дрожащими от волнения пальцами, набрала номер Рощина.
— Они убивают его, — выдохнула она в трубку, едва сдерживая рыдания. — Нужно действовать немедленно!
Голос адвоката на другом конце провода был спокоен, но в нем зазвенела стальная решимость.
— Держитесь, Анна. Я уже выезжаю. И везу с собой не только всю силу закона, но и пару очень крепких сотрудников правопорядка. Не открывайте никому двери, пока я не приеду.
Положив трубку, Анна вышла в коридор. Внизу, в холле, стояли Вера Ивановна и Артем. Они о чем-то тихо, но очень горячо и напряженно спорили. Увидев ее, они мгновенно замолчали.
— Что случилось? — резко спросила Вера Ивановна. — Ты выглядишь просто ужасно.
— Виктору Сергеевичу становится значительно хуже, — сказала Анна, и в ее словах не было ни капли лжи. — Нужно немедленно, сию же минуту, вызывать настоящую скорую помощь.
Артем медленно, как хищник, начал подниматься по широкой лестнице. Его лицо исказила гримаса бешенства.
— Никакой скорой! — прошипел он. — Наш врач строго-настрого велел обеспечить отцу полный покой. Ты что, не понимаешь? Или… — он подошел к ней вплотную, и его дыхание обожгло ее щеку, — ты что-то знаешь, чего не знаем мы?
В этот самый момент снаружи раздался настойчивый, требовательный звонок. Потом еще один, более резкий и продолжительный. И громкий, властный голос Павла Игоревича Рощина:
— Открывайте! Полиция!
Артем отпрянул, как ужаленный, его лицо мгновенно побелело. Вера Ивановна вскрикнула от неожиданности.
Анна, не раздумывая, бросилась открывать тяжелую входную дверь. На пороге стоял Рощин, а за его спиной — двое полицейских в служебной форме.
— Я действую как официальный представитель и душеприказчик Виктора Сергеевича Орлова, — громко и четко заявил адвокат, переступая порог. — И у меня имеются веские, подтвержденные документально основания полагать, что в этом доме совершается умышленное покушение на жизнь и законные права моего доверителя.
Начался настоящий хаос. Анна, не обращая внимания на истеричные крики Веры Ивановны и гневные, полные ненависти угрозы Артема, поднялась в комнату к старику. Она присела на край его кровати и взяла его холодную, почти безжизненную руку в свои. Он был очень слаб, слабее, чем когда-либо. Но его глаза, затуманенные болезнью и страданием, смотрели на нее с такой безграничной, такой глубокой благодарностью, что у нее снова сжалось сердце.
— Держитесь, — шептала она ему, гладя его руку. — Пожалуйста, держитесь. Все уже кончается. Все будет хорошо. Я обещаю вам это.
Виктор Сергеевич слабо, едва заметно сжал ее пальцы в ответ. Он держался за нее — за свою незнакомку, за свою спасительницу, за свою брошенную невесту, которая неожиданно оказалась единственным человеком, способным подарить ему достойный, спокойный финал его долгой жизни. И в этой хрупкой, но такой прочной связи между ними заключалась странная, горькая, но неоспоримая справедливость.
Последующие несколько часов и дней слились в единый, непрерывный водоворот событий. Приехала настоящая, не поддельная скорая помощь, и врачи, честные и профессиональные, немедленно госпитализировали Виктора Сергеевича в лучшую клинику города, установив круглосуточное медицинское наблюдение. Артем и Вера Ивановна пытались сопротивляться, возмущаться, но полиция, имея на руках официальное заявление Рощина и детальные показания Анны, задержала их для проведения неотложных следственных действий. Доктор, занимавшийся отравлением, был арестован практически сразу — он не выдержал первого же допроса, во всем сознался и назвал своих истинных заказчиков.
Анна по настоянию адвоката переехала в безопасную, комфортабельную гостиницу, все расходы на которую взял на себя Павел Игоревич. Последующие дни были заполнены бесконечными встречами со следователями, адвокатскими совещаниями и тревожными, полными надежды звонками в больницу. Состояние Виктора Сергеевича оставалось крайне тяжелым, но стабильным. Действие яда, к сожалению, уже успело нанести серьезный, необратимый урон его организму, но теперь за его жизнь боролись лучшие из лучших врачей.
Прошла неделя. Однажды утром Рощин пригласил Анну в свой офис для важного разговора.
«Расследование завершено, — сказал он, отодвигая в сторону объемную папку с документами. — Улик и доказательств более чем достаточно. Артем и Вера Ивановна дали признательные показания. Они отчаянно надеялись ускорить получение наследства». Он внимательно посмотрел на Анну. «Завещание Виктора Сергеевича остается в полной силе. После… всего этого, вы становитесь единственной законной наследницей всего его имущества».
Слово «всего», обозначавшее неминуемую кончину старика, повисло в воздухе между ними тяжелым, невыносимым грузом. Анна молча, не в силах вымолвить и слова, лишь кивнула. Сама мысль о несметных деньгах, акциях и особняках все еще казалась ей чем-то абсолютно чужим, нереальным и не имеющим к ней никакого отношения.
«Как он?» — выдохнула она единственное, что ее по-настоящему волновало в тот момент.
Рощин смягчился, и в его обычно строгих глазах мелькнуло неподдельное сочувствие. «Он борется. Из последних сил. И он хочет видеть вас».
С того дня она приходила в больницу каждый день, проводя у его постели долгие часы. Виктор Сергеевич слабел с каждым днем, но его сознание, его ясный, пронзительный ум оставались неизменными до самого конца. Он не мог говорить, но его глаза, всегда прикованные к ней, говорили обо всем. О тихой, глубокой благодарности. О полном, безоговорочном доверии. О том, что в самом конце своего земного пути он нашел то, чего был лишен долгие годы — искреннюю, безкорыстную человеческую заботу и душевное тепло.
Однажды вечером, когда за большим панорамным окном палаты разгорался великолепный, багрово-золотой закат, окрашивая все вокруг в торжественные, прощальные тона, он знаком позвал ее ближе. Его худая, почти прозрачная рука дрожала, когда он с огромным усилием вывел на листке блокнота одно-единственное, но такое важное слово: «Живи».
Это было его последним напутствием. Его последним даром ей.
Виктор Сергеевич Орлов тихо ушел из жизни той же ночью, во сне. Его сердце, изношенное годами, болезнью и отравленное предательством самых близких людей, просто не выдержало и остановилось.
Похороны прошли скромно и тихо, в точном соответствии с его последней волей, выраженной в завещании. Пришли лишь адвокат Рощин, несколько старых, верных деловых партнеров и Анна. Никто не проливал фальшивых, лицемерных слез. Была лишь тихая, светлая печаль.
Прошел месяц. Когда все юридические формальности и процедуры были окончательно улажены, Анна в последний раз переступила порог того самого особняка. Теперь он по праву принадлежал ей. Тишина, царившая в его стенах, была теперь иной — не зловещей и давящей, а умиротворяющей, спокойной, освобожденной от лжи и злобы. Она поднялась по знакомой лестнице и вошла в его бывшую спальню. Подошла к той самой, ничем не примечательной резной панели. Нашла потайной механизм и нажала на него.
Сейф был пуст. Все ценные бумаги, драгоценности и документы давно уже хранились в надежном банковском хранилище. На бархатной обивке одной из полок лежала лишь та самая, знакомая шкатулка из темного дерева. И рядом с ней — один-единственный конверт.
Она вскрыла его. Внутри лежало короткое письмо, написанное четким почерком Рощина под диктовку самого Виктора Сергеевича, составленное за день до их решающей ночи.
«Дорогая Анна,
Простите старому, уставшему человеку его последнюю слабость. Я, как эгоист, использовал Вас в качестве орудия своей справедливой, но все же жестокой мести. Но в Ваших глазах я с первого дня увидел не алчность и не расчет, а ту самую, знакомую мне до боли, боль одиночества и предательства. Эти деньги, эти состояния… они никогда не смогут залечить тех ран, что нанесла Вам жизнь. Но они могут дать Вам то, что важнее любых богатств — полную, абсолютную свободу. Свободу жить, не оглядываясь на горькое прошлое. Свободу выбирать свой путь, не думая о завтрашнем дне. Проживите, пожалуйста, ту самую жизнь, которую когда-то отняли у нас обоих. И будьте по-настоящему счастливы.
С неизменной благодарностью, Ваш В.О.»
Анна опустила письмо и взглянула на изумруды, лежавшие в открытой шкатулке. Они были невероятно красивы, совершенны в своей огранке, но холодны и безжизненны. Они не могли заменить живого человека, его молчаливого понимания, его доверия. Но они могли дать ей то, о чем он писал — шанс. Шанс на новую жизнь.
Спустя ровно год в одном из самых спокойных и живописных районов города открылся небольшой, но невероятно уютный частный пансионат для людей преклонного возраста. Он очень быстро стал известен далеко не своей роскошью, а той по-настоящему теплой, почти семейной атмосферой, что царила в его стенах. Состоятельные люди были готовы платить огромные деньги, чтобы их пожилые родители провели свои последние годы именно в таком, наполненном вниманием и заботой, месте.
Его хозяйка, молодая женщина по имени Анна, лично знала каждого своего постояльца. Она всегда находила время, чтобы выслушать их, поговорить с ними. Она умела слушать. И в ее глазах, научившихся снова искренне улыбаться, навсегда поселилась светлая память о старике, который в самом конце своего земного пути подарил ей настоящее начало ее собственной, осмысленной жизни. Она не стала просто его наследницей. Она стала его продолжательницей — хранительницей человеческого достоинства, душевного покоя и простой, но такой важной доброты в конце долгой дороги. И в этом был самый главный, самый правильный и самый справедливый финал этой истории.