Дверь открылась без стука, с той наглой бесцеремонностью, что была его визитной карточкой. Он входил в пространство моей жизни так, будто переступал порог собственной гардеробной – безразлично, привычно, с молчаливым ожиданием, что мир немедленно подстроится под его шаг.
— Мне нужна твоя подпись, — голос Глеба, низкий и властный, рассек тишину моей съемной студии, как нож разрезает полотно. Он швырнул плотную кожаную папку на стол, заваленный моими эскизами и чашкой с остатками травяного чая. Аромат мяты и мелиссы смешался с резким, чуждым здесь запахом его дорогого парфюма.
Он вел себя так, будто не прошло и шести часов, а не шести месяцев с того дня, когда его холодные, безразличные пальцы вручили мне проездной билет в одну сторону – из его шикарной, выхолощенной жизни в мою неизвестность. Будто не было его двадцатилетней вертихвостки с наглым взглядом и моих ночей, промоченных слезами в подушку в этой самой «конуре», как он ее сейчас назовет.
— Привет, Глеб.
Мой голос прозвучал ровно, бархатно и абсолютно бесстрастно. Я не оторвалась от окна, за которым медленно садилось ноябрьское солнце, окрашивая кирпичные стены соседнего дома в цвет расплавленной меди. Ложка в моей чашке продолжала мерное, гипнотическое движение, словно его появление было лишь мелким, незначительным диссонансом в симфонии моего нового утра.
— Да, привет. Не рада? — он фыркнул, и его взгляд, тяжелый и оценивающий, пополз по стенам, впитывая каждую деталь. Узкий подоконник-стол, заваленный книгами по архитектуре и дизайну, которые я наконец-то позволила себе купить. Дешевый винтажный ковер, купленный на блошином рынке. Акварельный скетчбук с моими набросками. Каждый его нервный импульс кричал о брезгливости, о сравнении этой крохотной, но наполненной жизнью комнаты с его бездушными хоромами, где каждая ваза стояла на раз и навсегда определенном месте.
— Тут по старому кредиту, — продолжил он, отчеканивая слова. — Юрист буркнул, что без твоей царской подписи никак. Пришлось оторваться от дел.
— Ты мог бы прислать курьера, — заметила я, наконец обернувшись к нему. — Или своего адъютанта. Сэкономил бы время.
— Решил заехать сам, — его губы растянулись в плоской, ничего не выражающей улыбке. — Убедиться, что ты не совсем пропала с радаров. Все-таки, я за тебя в ответе.
Эта фраза – «я за тебя в ответе» – обожгла меня, как и много лет назад. Но теперь не жгучим стыдом и чувством долга, а ледяным презрением. Это был его коронный номер. Манипуляция высшего пилотажа. Она означала, что я должна была вечно хранить ему верность за то, что он, повелитель, не вышвырнул меня на улицу в одном халате, а милостиво разрешил собрать чемодан с моим старьем.
Я медленно поднялась с табурета. Мое чертное платье, простое и безупречно скроенное, мягко обволокло силуэт, который за эти полгода из рыхлого и расплывшегося от несчастий стал изящным и собранным. Я взяла со стола ручку – дорогую, тяжелую, подарок самой себе за первый успешный проект.
— Где подписать? — спросила я, и мой взгляд был прямым и абсолютно пустым для него.
Именно в этот миг он и обернулся ко мне полностью. И замер. Его взгляд, скользивший по мне ранее с привычным пренебрежением, вдруг наткнулся на что-то неожиданное и зацепился. Он медленно, с непроизвольной жадностью, поднялся от моих каблуков вверх – по стройным ногам, осиной талии, упрямо поднятому подбородку. Он вглядывался в мое лицо, с которого наконец-то исчезли одутловатость от бессонных ночей и вечная, въевшаяся в кожу гримаса обиды.
Он увидел не ту Светлану, которую оставил. Не ту удобную, уютную и немного запылившуюся вещь в бесформенном кардигане. Перед ним стояла Незнакомка. Спокойная. Собранная. И, как он с запоздалым, почти физическим ужасом начал осознавать, ослепительно красивая. Красота эта шла изнутри – от обретенного достоинства, от зажженного где-то в глубине души огня.
— Ты… — он сглотнул комок в горле, и его голос вдруг осип. — Что это с тобой? Ты больна? Похудела что-то сильно.
— Я просто начала дышать, Глеб. Полной грудью. И жить. Для себя. Это удивительно меняет человека.
Он сделал шаг ко мне. Потом еще один, непроизвольный, будто его тянуло неведомым магнитом. В его глазах, всегда таких уверенных и холодных, заплясали чертики паники и дикого, животного удивления. А потом в них вспыхнуло другое – жадный, лихорадочный блеск собственника, который вдруг с изумлением обнаружил, что выброшенный на свалку хлам оказался раритетом, антикварной драгоценностью, и его ценность взлетела до небес.
— Света… — прошептал он, и это прозвучало почти по-человечески. Его рука, холеная, с идеальным маникюром, потянулась ко мне, чтобы коснуться моего плеча, проверить, настоящая ли я, ощутить под пальцами шелк платья и тепло кожи, которая когда-то принадлежала ему.
Я отступила ровно на один шаг. Ровно настолько, чтобы его пальцы схватили пустоту.
— Не надо.
Его рука застыла в воздухе, беспомощная и нелепая. Его взгляд метался по моему лицу, впиваясь в глаза, ища в них хоть крупицу былой неуверенности, слабину, жалость. Он скользнул по моей фигуре, по интерьеру этой студии, и будто впервые увидел не нищету, а стиль. Не хаос, а творческий беспорядок. Он вдруг, с пугающей ясностью, осознал, что потерял не просто приложение к своему статусу – удобную, тихую жену. Он потерял актив. Ценный, многогранный, brilliant актив, который по собственной слепоте списал со счетов.
— Я был слепцом! Идиотом! — слова вырвались у него сдавленным, хриплым криком, в котором не было раскаяния, а была лишь ярость игрока, поставившего не на ту лошадь и увидевшего, как его фаворит проигрывает. — Вернись! Немедленно! Все можно исправить!
Это был не крик души. Это был приказ. Отчаянная попытка отменить невыгодную сделку.
Я молча, с ледяным спокойствием, взяла папку. Перелистнула несколько страниц, нашла помеченную стикером. Поставила свою подпись. Размашистую, уверенную, непохожую на тот робкий росчерк, что ставила когда-то в брачном контракте.
— Менять уже ничего не нужно, Глеб. Все и так уже изменилось.
Я протянула ему документы. Он не взял. Он смотрел на меня, и на его лице растерянность сменялась гневом. Гневом человека, чью игру насильно остановили, не дав сделать выигрышный ход.
— Что значит «поздно»? Ты – моя жена, Светлана! — он произнес это с такой силой, будто пытался убедить в этом прежде всего себя.
— Бывшая, — поправила я мягко, положив папку на край стола. — Мы в разводе почти четыре месяца. Юрист, который прислал тебя сюда, должен был тебе это сообщить.
— Это просто бумажка! — взорвался он, и его лицо исказилось. — Десять лет! Целых десять лет жизни! Ты думаешь, они стираются каким-то дурацким росчерком пера в суде?
Он зашагал по моей крошечной кухне, его массивная фигура казалась здесь чужеродной и громоздкой. Его ботинки ручной работы из кожи крокодила глухо стучали по потертому полу, звуча насмешкой над всей этой ситуацией.
— Кто он? — выдохнул он, останавливаясь напротив меня. Его глаза сузились. — Кто тебе так грамотно промыл мозги? Ты сама бы никогда не додумалась до такого… преображения. Ты всегда была скромной.
Старая, до боли знакомая пластинка. Я всегда была у него «милой дурочкой», «скромницей», неспособной на самостоятельную мысль. Его личный проект, который вдруг вышел из-под контроля.
— Я сама, Глеб. Просто однажды я проснулась и вспомнила, что у меня есть не только сердце, которое ты разбил, но и мозги. И я начала ими пользоваться. Это освобождает.
— В этой трущобе? — он с ненавистью обвел рукой комнату. — Это ты называешь «свободой»? Жить в клетушке, влезать в долги? Света, опомнись. Та дура с маникюрным салоном ничего не значила! Мимолетная глупость. Я могу все простить. Твою глупость, твою измену… Просто собери вещи и вернись домой. Сейчас же.
Он говорил об измене с такой непоколебимой уверенностью, будто уже видел это своими глазами. Для него сама возможность того, что я могла принадлежать кому-то другому, была уже фактом, дающим ему моральное право на гнев и «прощение».
И в этот самый момент на экране моего телефона, лежавшего на столе, вспыхнуло уведомление. Сообщение от Марка Воронова. Глеб машинально скосил на него глаза – отработанная годами привычка контролировать все мои контакты.
Его лицо сначала вытянулось, а затем медленно начало каменеть, превращаясь в маску из чистого, немого потрясения. Кровь отхлынула от его кожи, оставив на щеках нездоровые пятна.
— Воронов? — он просипел, и голос его стал тонким, как лезвие. — Марк Воронов? Генеральный директор «Вектора»? Твой… начальник?
Я спокойно взяла телефон. Не стала прятать его, просто подняла и убрала в карман платья, не сводя с него глаз. У меня не было ни малейшего желания что-либо ему объяснять или оправдываться.
— Ты что, спишь с ним? — его шепот был полон ядовитой пены. — Решила сделать карьеру по-быстрому, через постель? Да? Я всегда знал, что в тебе сидит эта стерва! Всегда подозревал!
Его голос срывался на визг. Он искал, за что зацепиться, какую больную точку найти, чтобы вернуть себе утраченное превосходство, чтобы снова поставить меня на колени.
— У тебя ровно пять секунд, чтобы развернуться и выйти за дверь, Глеб, — проговорила я тихо, но так, что каждое слово падало, как увесистая гирька.
— А то что? — он фальшиво рассмеялся. — Позовешь своего новенького папика? Думаешь, он примчится на белом коне защищать свою пассию? Да он тебя на помойку выбросит, как только наиграется! Ты без меня – НИКТО, Светлана! Ты понимаешь? Никто! Ты была удобной подстилкой для меня, теперь стала ею для него!
Я молча смотрела на него. Раньше от таких слов во мне рушился мир. Я бы зарыдала, стала бы кричать, доказывать, что он не прав, унижаться, умолять поверить мне. Сейчас я просто ждала. Мое молчание, мое абсолютное, ледяное спокойствие было страшнее любой истерики. Оно обезоруживало его, лишало его точки опоры. Он бил кулаком по воде.
— Ты еще приползешь ко мне, — бросил он, наконец, с силой хватая со стола свою драгоценную папку. — Когда он поиграется и вышвырнет тебя, как использованную тряпку. И знаешь что? Я тебя не приму. Не пущу даже на порог.
Дверь захлопнулась с таким грохотом, что задрожали стекла в окнах.
Я не двинулась с места, прислушиваясь к его удаляющимся шагам – тяжелым, яростным – в коридоре. Затем послышался рев двигателя его внедорожника, сорвавшегося с места с визгом шин.
Только тогда я выдохнула. Дрожь, которую я не позволяла себе проявить перед ним, пробежала по моим рукам. Но это была не дрожь страха. Это был выброс адреналина. Я медленно подошла к окну. Внизу, на дороге, стояло облако дыма от колес. Он умчался в свой мир, который только что дал трещину.
Я достала телефон. Мои пальцы не дрожали. Я набрала номер.
— Марк, привет. Да, он был здесь… Нет, все хорошо. Абсолютно. Жду тебя вечером. Да… я тоже.
Вечером Марк приехал не с пустыми руками. В одной его руке был контейнер с моим любимым чизкейком из той самой маленькой кондитерской в центре, а в другой – огромный, благоухающий букет пионов. Белых и розовых. Он не стал сразу забрасывать меня вопросами, не требовал отчета. Он просто обнял меня, крепко и надежно, и я уткнулась лицом в грудь его старого, потрепанного свитера, который пахнул морозным воздухом и его теплом. Напряжение дня начало медленно отступать, как вода после отлива.
Мы познакомились на собеседовании. Он лично проводил отбор на должность арт-директора в новом, амбициозном проекте. Он не смотрел на мое пустое за последние десять лет резюме. Он смотрел на меня. Задавал вопросы не из учебников, а из жизни. О красоте, о смысле, о том, что заставляет сердце биться чаще. И в моих глазах, еще заплывших от недавних слез, он увидел не отчаяние брошенной жены, а тлеющий уголек. Тот самый, что когда-то, до Глеба, был костром амбиций и таланта. Он раздул его. Дал шанс. И я вцепилась в этот шанс зубами и ногтями, как утопающий в соломинку.
Наша любовь родилась не в постели. Она выросла в долгие рабочие вечера, за чашками остывшего кофе, в спорах о концепциях, в молчаливом понимании, в его вере в меня. Эта вера была крепче любой стены и целительнее любых лекарств.
— Света, мне нужно тебе кое-что сказать, — Марк отложил вилку с кусочком чизкейка. Его лицо стало серьезным. — Глеб сегодня приходил ко мне в офис.
Воздух вылетел из моих легких. Я замерла с чашкой в руках, чувствуя, как горячий чай обжигает пальцы.
— Что? Когда? Что ему было нужно?
— Около часа дня. Перед тем как рвануть к тебе, — он покачал головой, и в уголках его глаз залегли лучики невеселых морщин. — Он пришел, чтобы… «спасти» меня от тебя.
Я не могла вымолвить ни слова.
— Очень красочно расписывал, какая ты наивная, легко внушаемая дурочка, попавшая под влияние хитрого и опытного начальника. Что ты – ловкая авантюристка, охотница за чужими кошельками и статусами. Предлагал «решить вопрос по-мужски», без лишних глаз. Сказал, что готов «великодушно» забрать тебя обратно, чтобы избавить меня от будущих проблем и «оперативных потерь».
Он говорил, а я чувствовала, как внутри меня рвется последняя, тончайшая ниточка, что еще как-то связывала меня с прошлым. Это было уже не просто оскорбление. Это было кощунство. Он пришел к мужчине, которого я любила, к человеку, который стал моим миром, и пытался выставить меня дешевой вещью, испорченным товаром, который нужно вернуть нерадивому продавцу.
— Он сказал, что ты еще пожалеешь о своем выборе, — закончил Марк, и его голос стал твердым и холодным, как сталь. — Пообещал, что найдет способ «открыть мне глаза» на твою истинную сущность.
Во мне что-то щелкнуло. Не громко, а тихо, как срабатывает затвор у бесшумной снайперской винтовки. Точка невозврата была не просто пройдена. Она осталась далеко позади. Полумеры, молчаливое превосходство, попытки просто жить своей жизнью – все это кончилось. Он перешел все мыслимые и немыслимые границы.
Я посмотрела на Марка. На его спокойное, умное, сильное лицо. Он ждал. Ждал моей реакции, моего решения. Он всегда верил в мой выбор.
— У его компании есть действующий контракт с «Вектором»? — спросила я тихо, почти шепотом.
— Да. Крупный. На эксклюзивные поставки комплектующих для нашего нового проекта. Истекает через два месяца. Пока у него главный приоритет на автоматическое продление, других претендентов мы не рассматривали.
Я медленно кивнула. План, четкий, ясный и беспощадный, созрел в моей голове мгновенно, как вспышка молнии. Это был не просто ответный удар. Это был checkmate.
— На ежегодном корпоративе в следующую пятницу будет весь совет директоров, все ключевые партнеры и инвесторы? Глеб приглашен?
— Да, конечно. Он в первых рядах.
— Отлично, — я отставила чашку и впервые за этот вечер позволила себе улыбнуться. Настоящей, широкой, победной улыбкой. — Тогда именно там, при всех, мы и объявим о нашей помолвке.
Я увидела, как в глазах Марка удивление (он ожидал всего чего угодно, но не этого) сменилось живым, нескрываемым восхищением. Он понял мой замысел с полуслова. Речь шла не о том, чтобы просто отгородиться или защититься. Речь шла о тотальном, сокрушительном ответе. Об игре на его поле, но по нашим правилам.
— Он пытался унизить меня, выставив продажной душой, содержанкой, — продолжила я, и мой голос звенел от внутренней силы. — А я стану не просто твоей женой. Я стану женой человека, от которого зависит вся его империя. Хозяйкой в доме, куда ему теперь придется приходить с поклоном. И это, поверь, будет только самое начало. Он ждал, что я приползу к нему на коленях. Вместо этого он сам будет стоять в очереди, чтобы поцеловать мне руку и поздравить с помолвкой. И он сделает это. Потому что иначе потеряет все.
Корпоратив проходил в шикарном панорамном ресторане на последнем этаже самого высокого небоскреба в городе. Зал тонул в хрустальном свете люстр и отсветах ночного города, лежащего у наших ног как россыпи драгоценностей. Я была в платье цвета темного изумруда, из чистого шелка, которое облегало фигуру, подчеркивая каждую линию. Я чувствовала на себе взгляды – любопытные, оценивающие, восхищенные – но они больше не заставляли меня съеживаться. Они давали мне крылья.
Глеба я заметила сразу. Он стоял у массивной бараной стойки, вальяжно беседуя с вице-президентом по финансам. Он был в своей стихии – дорогой костюм, уверенная улыбка, властные жесты. Хозяин жизни. Он еще не видел меня.
Мы с Марком, взявшись за руки, прошли через весь зал, отвечая на приветствия. И в какой-то момент, будто почувствовав волнение в воздухе, Глеб обернулся. Его улыбка застыла, затем медленно сползла с его лица, как маска. Его глаза, сначала удивленные, скользнули по мне оценивающим, привычным взглядом, затем переметнулись на Марка, и на его губах появилась та самая, знакомая до тошноты, презрительная усмешка. Он понял все сразу. И решил, что понял правильно: я все та же охотница, просто сменила кабана на медведя.
Он решительно двинулся в нашу сторону. Я видела по его лицу – он жаждал устроить сцену. Унизить меня публично, показать Марку, «кто я на самом деле». Но он опоздал.
Марк легко поднял руку, призывая к вниманию. Зазвенел хрустальный бокал.
— Друзья, коллеги, партнеры! — его голос, уверенный и теплый, легко заполнил собой пространство. — Я бы хотел воспользоваться этим прекрасным вечером и разделить с вами свою личную радость. Многие из вас уже знают Светлану как блестящего арт-директора нашего нового проекта, чей талант и преданность делу не знают границ. Но для меня она – нечто неизмеримо большее. Вчера вечером она сделала меня самым счастливым человеком на земле, согласившись стать моей женой.
По залу пронесся гул одобрения, аплодисменты, радостные возгласы. Ко мне потянулись руки с бокалами, посыпались поздравления. Но я смотрела только на него. На Глеба.
Его лицо было абсолютно белым, почти серым. Усмешка сползла начисто, обнажив жалкую, потерянную маску полного недоумения и животного ужаса. Женщина, которую он считал своей вещью, своей тенью, через несколько месяцев получит фамилию человека, который держал в руках весь его бизнес. Станет не просто женой – законной половинкой владельца компании, от решений которого зависело абсолютно все.
Люди толпились вокруг нас, поздравляли, жали руки. Краем глаза я видела, как Глеб стоит в одиночестве, брошенный даже своим недавним собеседником. Его мир, такой прочный и незыблемый еще пять минут назад, рухнул с оглушительным грохотом. Он был не игроком, а разменной пешкой. И он это вдруг осознал.
Когда первый поток поздравляющих схлынул, он подошел. Походка его была деревянной. Он выглядел так, будто за несколько минут постарел на двадцать лет.
— Поздравляю, Марк Александрович, — выдавил он, и его голос скрипел, как несмазанная дверь.
— Благодарю, Глеб, — Марк кивнул с холодной, деловой вежливостью. — Уверен, в свете грядущих изменений, мы найдем новые точки для продуктивного сотрудничества. Теперь мы почти что родственники.
Последняя фраза добила его окончательно. Это был удар милосердия. Глеб поднял на меня глаза. В них была ненависть, отчаяние, паника и жалкая мольба.
— Ты говорил, я без тебя – никто, — тихо, так, чтобы слышал только он, сказала я. — А оказалось, это ты без меня не можешь сделать ни шагу. Ни одного самостоятельного шага.
Я не стала ждать его ответа. Ответа у него не было. Взяв Марка под руку, я повернулась к нему спиной и пошла. В свою новую, яркую, ослепительную жизнь. Прочь от него. Навсегда.
Прошло два года. Два самых насыщенных, самых счастливых года в моей жизни.
Мы с Марком сидели на просторной террасе нашего загородного дома. Я покачивала на руках нашего сына, Матвея, крепкого карапуза с моими глазами и упрямым подбородком Марка. Я стала не просто женой. Я стала партнером в его новой, успешной архитектурной мастерской. Я была Светланой Вороновой. Профессионалом. Творцом. Матерью. Женщиной, чье мнение уважали и к чьему вкусу прислушивались.
О Глебе я почти не вспоминала. Его контракт с «Вектором», разумеется, не был продлен. Новость о его визите к Марку и его «предложении» с молниеносной скоростью разлетелась по всем бизнес-кругам. Никто не хотел иметь дело с человеком, который так безнадежно, так по-дикарски путает бизнес с личной местью. Его репутация была уничтожена в пух и прах. Партнеры, клиенты, кредиторы – все отвернулись от него один за другим. Он продал свой помпезный дом, свои дорогие машины, влез в долги, пытаясь спасти тонущее дело.
Однажды мы случайно столкнулись с ним в супермаркете. Я была с Матвеем, которого везла в большой коляске. Глеб работал в зале – в дешевой синей униформе с логотипом сети он расставлял на полках банки с консервами. Он похудел, ссутулился, взгляд его был пустым и потухшим. Он увидел меня и застыл с банкой в руке, будто врос в грязный пол. На секунду в его глашах мелькнула прежняя, знакомая злость, но она тут же погасла, сменилась животным, низменным страхом. Он боялся, что я пожалуюсь менеджеру, и он потеряет и эту, последнюю работу. Он резко, почти по-воровски, отвернулся и сделал вид, что увлеченно проверяет сроки годности на банке с горошком.
А я просто покатила коляску дальше. Мимо него. Мимо его жалкого существования.
Во мне не было ни злорадства, ни торжества. Не было даже жалости. Не было ровным счетом ничего. Он стал пустым местом. Призраком из другого измерения.
Мой настоящий триумф состоялся не в тот вечер на корпоративе, когда я видела его побелевшие лицо. И не сейчас, глядя на его унижение. Мой триумф – это каждый новый день моей жизни. Каждое утро, которое я встречаю с любимым мужем и сыном. Каждый реализованный проект. Каждая кружка чая на моей кухне, в моем доме. В мире, где меня любят, ценят и уважают. В мире, где я сама решаю, кем мне быть.
Глеб был прав в одном, сказанном им когда-то в порыве злобы: он действительно был для меня ответственным. Ответственным за мое несчастье. И, сам того не ведая, он взял на себя ответственность за мое счастье тоже. Потому что, выгоняя меня из своего дома, он думл, что ломает мне жизнь. А на самом деле – он просто убрал с моего пути самого себя. Единственное и главное препятствие на пути к той жизни, о которой я всегда мечтала. И за это я, как ни странно, готова была сказать ему спасибо.