Когда я впервые его увидела, он был похож на существо, вырванное из другого мира — маленький, босой и дрожащий так сильно, что казалось, его крошечные косточки вот-вот расколются от напряжения.
Он стоял у пыльного черного седана, крошечные кулачки вцепились в дверную ручку, как в спасательный круг. Словно он верил всем сердцем, что если только будет держаться достаточно крепко, кто-нибудь вернется.
Без обуви. Без куртки. И никто не звал его по имени.
Солнце уже окрасило его шею в багровый цвет. Его желтая футболка прилипла к спине, промокшая от пота. Парковка была раскаленным миражом — тихая, неподвижная, если не считать нескольких гудящих двигателей и ветра, не приносящего ответов.
Я вышла из машины и опустилась на колени рядом с ним, сердце подступило к горлу. «Привет, милый… где твои мама или папа?»
Он посмотрел на меня, его глаза наполнились паникой, и он икнул сквозь рыдания. «Я хочу обратно».
«Обратно куда?» — мягко спросила я.
Он указал на запертый седан. «В кино. Я хочу обратно в кино».
Я моргнула. «Ты был в кинотеатре?»
Он кивнул, как будто это должно было быть очевидным. «У меня был попкорн. А потом меня там не стало».
Это предложение пробрало меня до костей.
Я дернула ручку машины — заперто. Я заглянула внутрь. Пыльная приборная панель. Ни детского кресла. Ни коробки с соком. Никаких признаков того, что в ней когда-либо ездил ребенок. Она казалась… заброшенной. Или неиспользуемой. Как декорация во сне.
Я подхватила его на руки — он был легким, слишком легким — и пошла в сторону торгового центра, где находился кинотеатр. С каждым шагом я задавала тихие вопросы.
«Как тебя зовут?»
«Илюша. Или Илья. Меня зовут и так, и так».
«Хорошо, Илюша. Кто тебя сюда привел?»
«Мой другой папа».
Что-то во мне замерло. «Твой… другой папа?»
Он кивнул, вытирая нос рукавом. «Да. Тот, который не говорит ртом».
Я не знала, что ответить.
Именно в этот момент рядом с нами на одном из этих убогих гольф-каров остановился охранник торгового центра. Я всё объяснила. Он посмотрел на Илюшу, затем снова на меня, нахмурив брови, и жестом пригласил нас сесть.
Мы проехались по комплексу, расспрашивая сотрудников кинотеатра и магазинов, не узнает ли кто-нибудь мальчика. Ни один человек его не видел. Никто не терял ребенка. Несколько человек спросили, не мой ли он.
Каждый ответ был одинаков: «Извините. Никогда не видел».
В конце концов охранник достал записи с камер видеонаблюдения на парковке. Мы смотрели их на зернистом мониторе в маленьком кабинете, пахнущем старой бумагой и несвежим кофе.
Сначала не было ничего — просто пустое парковочное место.
Затем, в следующем же кадре, появился он. Илюша. Стоящий рядом с черным седаном.
Никто не приводил его в кадр. Никто не парковал машину. Он просто… появился.
Но это была не самая странная часть.
«Постойте, — сказал охранник, указывая на экран. — Посмотрите на его тень».
Мы наклонились ближе.
Тень мальчика была не одна.
Его тень держала чью-то руку. Другую тень. Размером со взрослого. Но рядом с ним никто не стоял.
Невидимый спутник.
Я смотрела на это снова и снова. Во рту пересохло. Илюша тем временем положил голову мне на плечо, как будто это испытание высосало из его крошечного тельца всю энергию.
Мы вызвали полицию. Конечно, вызвали. Они приехали быстро, с кучей вопросов и процедурной настойчивостью. Илюша, внезапно затихший, почти не говорил. Когда его спросили о «другом папе», он полностью замкнулся.
В конце концов, его отвезли в больницу на обследование. Перед тем как уехать, я дала им свой номер.
Я думала, на этом все закончится.
Я ошибалась.
Две ночи спустя меня разбудил звук, который показался… намеренным.
Тук. Тук. Тук.
Не во входную дверь.
В окно моей спальни.
Я помедлила, не уверенная, сплю ли я. Затем подкралась к шторе и выглянула.
Там был он.
Илюша.
Босой. Бледный. Стоящий на влажной траве, как призрак, который еще не решил, хочет ли он войти внутрь.
Я выбежала на улицу в тапочках. «Илюша?! Что… как ты меня нашел?»
Он не говорил. Просто достал из кармана маленькую металлическую игрушечную машинку, теплую от его ладони. Он вложил ее мне в руку.
«Мне не нравится в больнице, — прошептал он. — Они не разрешают мне говорить с папой».
Я присела на корточки. «С каким папой, милый?»
«С тихим».
Я сглотнула. «С тем, который не говорит ртом?»
Он кивнул.
Я завела его внутрь, завернула в одеяло и снова позвонила в полицию.
Они были ошеломлены. «Он исчез, — пробормотал один из них. — На записях ничего нет. Он спал в своей больничной койке. Дверь не открывалась. Окна не взломаны».
Они снова его забрали. Уходя, один офицер остановился.
«Он когда-нибудь говорил что-то еще об этом „папе без рта“?»
Я кивнула.
Офицер выдохнул. «Много лет назад, в другом штате, у нас был ребенок, который говорил то же самое. Описывал его так же. Тот мальчик снова исчез. Без следа. Даже без отпечатка ботинка».
В ту ночь я не могла спать. Я снова и снова пересматривала запись. Та тень, держащая другую.
Я начала искать. Ночные погружения в форумы о пропавших детях, архивные новостные статьи, странные городские легенды.
Один случай вел к другому.
Девочка в Орегоне, босая на парковке книжного магазина, сказала, что её «молчаливая мамочка» оставила её там.
Она исчезла через две недели из запертого дома. Окна закрыты. Двери заперты на засов.
Не было никакой закономерности. Никакого региона. Просто одна и та же история.
Они появляются.
Они шепчут.
Они исчезают.
Каждый раз.
Через несколько дней я вернулась в больницу в надежде на ответы.
Никаких ответов не было. Персонал избегал зрительного контакта. Протокол, говорили они.
На выходе старый уборщик, с седой бородой и впалыми глазами, оперся на швабру и пробормотал: «Он не потерялся. Он ищет».
Я обернулась. «Что ищет?»
Он не ответил. Просто покатил свое ведро дальше по коридору и исчез.
Три ночи спустя я услышала тихий смех.
Он донесся из коридора, легкий, как дыхание.
Я открыла дверь спальни — и там был Илюша.
Он сидел на полу, окруженный башней из книг, которые он сложил, как кубики. Его щеки раскраснелись, волосы были всклокочены.
«Он снова меня привел», — весело сказал он.
«Кто?»
«Тихий папа. Он говорит, ты в безопасности. Как та женщина до тебя».
«Какая женщина?» — спросила я, мой голос дрожал.
«Та, что пела цветам».
Я замерла.
Моя тетя Маша. Она вырастила меня, когда мои родители умерли. Она пела колыбельные своему саду, говорила, что её растения растут лучше, когда чувствуют себя любимыми.
Никто больше этого не знал.
Её не стало шесть лет назад.
В тот раз я не стала вызывать полицию.
Вместо этого я приготовила блины.
Мы сидели на кухне, рассвет прокрадывался сквозь занавески. На какое-то время это показалось до боли нормальным.
«Ты же знаешь, я не могу тебя оставить, правда?» — мягко сказала я ему.
«Я знаю, — сказал он, болтая ногами. — Он просто хотел, чтобы ты увидела».
«Что увидела?»
«Что не все потерянные вещи — это случайность».
Он достал из кармана сложенный лист бумаги и протянул мне.
Детский рисунок.
Три человечка-палочки под желтым солнцем.
У одного были длинные волосы — я.
Один был маленьким — Илюша.
У третьего не было лица.
Только длинные руки, тянущиеся, как ветви.
Через неделю Илюша снова исчез.
На этот раз с моего собственного заднего двора. Я отвернулась на секунду, а когда посмотрела снова — его не было.
Ни следов. Ни звука. Только игрушечная машинка, которую он мне дал, лежала на крыльце, как прощальный подарок.
Я не паниковала.
Я не звонила в полицию.
Теперь я понимала.
Он не потерялся.
Он был в пути.
Доставленный или доставляющий.
На той же неделе я записалась волонтером в местный молодежный приют. Сказала себе, что отдаю долг обществу. Но в глубине души я знала, что жду.
Жду следующего стука.
Прошло шесть месяцев.
Потом появилась Соня.
Шесть лет. Найдена босой под эстакадой, сжимающая в руке увядший подсолнух и ржавый ключ, который ничего не открывал.
Она сказала, что её «зеркальный папа» привел её туда. Что он гудел, как «холодильник ночью».
Когда я показала ей рисунок Илюши, её маленькая ручка указала на безликую фигуру.
«Он», — сказала она.
Теперь у меня всегда готова комната.
Всегда горит ночник.
На кухонном столе тарелка с фруктами.
Потому что некоторые дети приходят не для того, чтобы остаться.
Они приходят, чтобы мы стали свидетелями.
Чтобы кто-то обнял их. Поверил им. Даже если всего на одну ночь.
Может быть, именно это и делает тихий отец.
Он не забирает их.
Он направляет их вперед — к чему-то более мягкому.
И может быть… только может быть…
Если вы когда-нибудь увидите одинокого ребенка на парковке, босого и плачущего — не делайте поспешных выводов. Не уходите.
Потому что может быть — только может быть — их привели к вам.