Вот, держи. Теперь ты — её мама. И не спорь, — свекровь поставила девочку на пол и шагнула в сторону.
Анна замерла с полотенцем в руках. Перед ней стояло хрупкое существо с глазами цвета осенних каштанов.
Девочка сжимала потрёпанную куклу так, словно это был последний оплот её мира. Платьице, когда-то синее, выглядело слишком большим для этих худеньких плеч.
— Мария Гавриловна, право, это неожиданно… — начала Анна, но фраза растворилась в воздухе.
— Дочь Алёны Сомовой, дочери моей старой подруги, — произнесла свекровь с той особой интонацией, которая не терпит возражений. — Алёна перед тем как её не стало всё оформила как положено.
Вопрос предельно ясен: либо ты принимаешь ребёнка, либо государственное попечение.
Странно, но ребёнок не проронил ни слезинки. Она изучала узор половиц с сосредоточенностью ученого, рассматривающего важный образец.
Анна ощутила, как земное притяжение усилилось вдесятеро. Опустившись на колени, она оказалась лицом к лицу с этим маленьким человеком.
— Как величают тебя, золотце? — спросила она негромко.
— Лиза, — так же тихо ответила девочка. — А мама скоро вернётся?
Анна беспомощно взглянула на свекровь. Мария Гавриловна нахмурилась.
— Нет, детка, мама не вернётся. Но Анна будет твоей новой мамой. Хорошей мамой.
Павел появился на пороге, словно материализовался из воздуха. Высокий, в запылённой рубахе, пахнущий дымом и мёдом. Он замер, переводя взгляд с жены на свекровь, на девочку и обратно.
— Мама, что происходит?
— Алёнки не стало вчера. Лиза теперь ваша, — Мария Гавриловна пожевала губами. — Алёнка просила. Документы уже оформлены.
Павел шагнул в дом, присел рядом с женой. Их плечи соприкоснулись, и Анна ощутила тепло и силу, которые от него исходили.
— Есть хочешь? — спросил он у Лизы неожиданно мягко.
Девочка кивнула, всё ещё не поднимая глаз.
— Анна у нас готовит лучше всех в деревне, — улыбнулся Павел. — Что скажешь, попробуем накормить нашу… гостью?
Анна почувствовала, как к горлу подкатывает комок. Они так хотели ребёнка. Бесконечные попытки.
Разговоры о том, что «у вас никогда не будет детей». И вот эта маленькая девочка, напуганная, осиротевшая… Анна протянула руку и осторожно коснулась кудрявых волос.
— Конечно, — она поднялась. — У меня как раз хлеб испёкся.
Мария Гавриловна кивнула, словно одобряя их действия. Деловито выложила на стол пакет с детскими вещами.
— Тут немного. Остальное потом привезу. Уложите её спать пораньше, она две ночи не спала, — и, уже уходя, бросила через плечо: — Не подведите Алёнку. Она верила вам.
Анна нарезала хлеб, намазала свежим мёдом, поставила перед Лизой. Девочка осторожно взяла кусочек маленькими пальчиками.
— Мама говорила, что мёд — это пчелиные поцелуи, — вдруг сказала она, и в уголках её глаз заблестели слёзы.
— Твоя мама была права, — Анна осторожно погладила её по спине, боясь спугнуть неожиданную откровенность. — Ты знаешь, у нас целая пасека. Много-много пчёл, которые делают мёд.
— Я видела, — кивнула Лиза. — Мы с мамой ходили мимо, и она показывала. Только близко нельзя, потому что пчёлы кусаются.
— Они не кусаются, если знают, что ты их друг, — вмешался Павел. — Завтра, если хочешь, я покажу тебе пасеку поближе.
У меня есть специальная шляпа с сеткой.
Уложив малышку, Анна застыла у постели, вслушиваясь в мерное дыхание — как будто знакомилась с новой музыкой своей жизни. Павел встретил её на крыльце, обнял за плечи — крепко, по-мужски.
— Выдюжим, — шепнул он с той особой интонацией, что дороже громких клятв. — Теперь она наша кровиночка.
Анна вглядывалась в созвездия, рассыпанные щедрой рукой по чернильному полотну неба.
Думала о женщине, имя которой знала лишь понаслышке, но с которой их связала теперь незримая нить — доверие самого драгоценного сокровища.
С рассветом Анна почувствовала на себе пристальный взгляд. Открыв глаза, увидела Лизу — настороженную, с куклой, прижатой к груди как щит.
— С добрым утром, солнце, — улыбнулась Анна. — Отдохнула?
— Угу, — девочка переступила с ноги на ногу. — Мне… мне нужно… — она замялась, щеки вспыхнули румянцем, — в туалет очень.
— Разумеется, идём, — Анна протянула руку, которую девочка после секундного колебания приняла.
На обратном пути Лиза вдруг остановилась. Взгляд её стал недетски серьёзным, почти взрослым.
— Мамочка обещала, что будет смотреть на меня с неба каждый день. И когда я веду себя хорошо, она улыбается там, наверху, — произнесла она с той особой торжественностью, с какой дети говорят о самом важном.
— А ты… ты согласишься быть моей мамой тут, на земле? Пока настоящая мама наблюдает за мной оттуда?
Анну словно пронзило невидимой иглой. Опустившись перед девочкой, она заключила её в объятия — осторожно, будто величайшую драгоценность.
По щекам катились слёзы, но впервые за долгие годы это были слёзы не от боли, а от чувства столь глубокого и всеобъемлющего, что ни один язык не придумал ему достойного имени.
— Да, — прошептала она. — Я буду твоей мамой здесь, Лизонька. Обещаю.
— Лиза, не забегай далеко! — крикнула Анна, расставляя банки с мёдом на прилавке.
Девочка обернулась, махнула рукой и снова умчалась между рядами сельской ярмарки. За три года её кудрявые волосы отросли до плеч, а в глазах появился озорной блеск. Шестилетняя Лиза знала всех в деревне, и все знали её.
— Шустрая, — усмехнулся старик Семёныч, подходя к прилавку. — Вся в Павла. Такая же неугомонная.
Анна улыбнулась, не поправляя. Все в деревне давно считали Лизу их родной дочерью. И она сама иногда забывала, что когда-то было иначе.
— Три банки липового, как обычно? — спросила она, уже доставая товар.
— И цветочного добавь, — кивнул старик. — Внучке привезу, она у меня сладкоежка.
Павел появился из толпы, держа Лизу за руку. Девочка что-то увлечённо рассказывала, размахивая свободной рукой.
— Папа говорит, что на большой пасеке у дяди Коли целый миллион пчёл! — воскликнула Лиза, подбегая к матери. — Представляешь? Миллион!
— Не преувеличивай, — улыбнулся Павел, подмигивая жене. — Я сказал, что у него втрое больше ульев, чем у нас.
— А у нас сколько пчёл? — Лиза забралась на ящик рядом с матерью.
— Больше, чем звёзд на небе, — ответил Павел.
— Неправда! — засмеялась девочка. — Звёзд миллиарды!
Вечером, когда Лиза уже спала, Анна и Павел сидели на крыльце. Летний воздух был напоен ароматами трав и нагретой за день земли.
— Завтра поеду в район, — негромко сказал Павел. — Надо документы на подать. В школу без них не возьмут.
Анна вздрогнула, повернулась к мужу.
— А если… откажут? — спросила она, не в силах озвучить самый страшный страх: «А если отберут?»
Павел обнял её за плечи.
— Не откажут. Мы три года растим ребёнка. У нас хозяйство крепкое, доход стабильный. И Мария Гавриловна на нашей стороне, а её в районе уважают.
— Страшно, — призналась Анна. — Как будто снова на краю стою.
— Я рядом, — просто сказал Павел. — Мы справимся.
Бюрократические проволочки затянулись на месяцы. То справки не хватало, то характеристики, то выписки из домовой книги.
Павел ездил по инстанциям, терпеливо объясняя одно и то же разным людям.
А Лиза росла. Научилась читать ещё до школы. Помогала на пасеке, надевая крохотный защитный костюм, который Павел заказал в городе. Называла Анну мамой так, словно иначе и быть не могло.
Однажды ночью Анна проснулась от тихого плача. Лиза сидела на своей кровати, обхватив колени руками.
— Что случилось, солнышко? — Анна присела рядом, погладила вздрагивающие плечи.
— Мне приснилась мама, — прошептала Лиза. — Настоящая. Она улыбалась, но я… я не помню её лицо. Совсем не помню.
Анна почувствовала, как сжимается сердце. Она обняла девочку, прижала к себе.
— Хочешь, я покажу тебе фотографию? — тихо спросила она.
Лиза подняла заплаканное лицо.
— У тебя есть?
— Конечно. Мария Гавриловна дала, когда принесла тебя. Я сохранила.
Они вместе достали старую фотографию из шкатулки. Молодая женщина с кудрявыми волосами, так похожими на Лизины, смеялась в объектив.
— Красивая, — прошептала Лиза, осторожно проводя пальцем по снимку. — Она правда смотрит на меня с неба?
— Конечно, — Анна поцеловала девочку в макушку. — И очень тобой гордится. Ты же самая умная и храбрая девочка на свете.
Когда наконец пришло разрешение на полное удочерение, они устроили праздник. Во дворе накрыли длинный стол, пригласили соседей. Лиза в новом платье бегала между гостями, принимая поздравления и подарки.
— Теперь я настоящая Лиза Соколова? — спросила она у Павла. — Как вы с мамой?
— Настоящая, — он подхватил её под мышки, подбросил к небу, поймав на полпути. — Настоящее не спрячешь, оно всегда проступит.
Когда последние гости скрылись за поворотом сельской дороги, Лиза, притихшая после праздничной суматохи, подошла к Анне.
В детских глазах застыла такая взрослая решимость, что у Анны невольно перехватило дыхание.
— Я ведь помню её, — голос девочки звучал тихо, но твёрдо. — Помню ту, первую маму. Но знаешь… — она коснулась Анниной руки, — ты тоже моя настоящая мама. Та, что у сердца.
Анна словно окаменела, пока чувства бурлили водоворотом, не давая произнести ни звука. Опустившись на колени, она прижала к себе эту маленькую мудрую душу.
И осознала с пронзительной ясностью: всё в этом мире сплелось именно так, как предначертано свыше.
— Лизавета, определи ромашки в тенёк! На солнцепёке вмиг поникнут! — окликнула Анна, встряхивая мокрую простыню.
На лугу перед домом, где утренняя роса ещё превращала травы в россыпь бриллиантов, хозяйничала девочка-подросток с русыми косами до пояса.
Одиннадцатилетняя Лиза, насвистывая мелодию, которую подхватывали полевые птицы, собирала цветы в корзину из ивовых прутьев. Раннее лето дышало прохладой, но солнце уже набирало силу, обещая жаркий полдень.
Анна отряхнула руки и посмотрела на дочь. «Какая же она», — пронеслось в голове. Сердце сжалось от внезапной нежности.
Павел появился со стороны пасеки. Он шёл медленнее обычного, и Анна сразу заметила, как он прижимает руку к груди.
Последние месяцы он часто останавливался перевести дыхание, но упрямо отмахивался от её беспокойства.
— Лиза, отнеси цветы домой, — попросила Анна, спускаясь с крыльца навстречу мужу. — Павел, ты в порядке?
— Просто жарко сегодня, — он вытер лоб рукавом рубахи.
— Июнь только начался, какая жара, — возразила Анна, беря его под руку. — Завтра едем в райцентр к врачу, и не спорь.
Вечером, уложив Лизу, Анна вышла к Павлу на пасеку. Он сидел на скамейке перед ульями, наблюдая за последними вылетающими пчёлами.
— Я знаю, что что-то не так, — тихо сказала она, присаживаясь рядом. — Не скрывай от меня.
Павел долго молчал, глядя на закатное небо.
— Боюсь, что серьёзное, — наконец ответил он. — Задыхаюсь даже от малой работы. И здесь, — он постучал по груди, — печёт.
Через неделю врач в районной больнице долго слушал Павла, хмурился, отправлял на анализы, а потом вызвал Анну в кабинет. Слова звучали как приговор: «Лёгкие. Запущено. Курил много?»
— Никогда, — ответила Анна, чувствуя, как немеют губы.
— Пасечник? — врач покачал головой. — Пыльца, дым для пчёл годами. Плюс возраст. Месяцев шесть, может, год. Больше не обещаю.
Домой ехали молча. Павел смотрел в окно, а Анна считала про себя до тысячи, чтобы не закричать.
Они скрывали от Лизы. Летние дни тянулись мучительно медленно. Павел слабел на глазах, но каждое утро выходил к ульям, хотя теперь всё больше просто сидел, наблюдая, как Лиза помогает с пчёлами.
Однажды вечером Анна услышала разговор на пасеке.
— Почему ты больше не поднимаешь меня, чтобы показать, как пчёлы влетают в улей? — спрашивала Лиза.
— Спина болит, — отвечал Павел. — Старею, наверное.
— Ты не старый, — возразила девочка. — Дедушка Семёныч старый, а ты — нет.
— Все мы когда-нибудь становимся как дедушка Семёныч, — рассмеялся Павел и закашлялся.
Лиза вдруг застыла, вглядываясь в его лицо.
— Ты болеешь, — не спросила, а утвердила она. — Сильно болеешь. Я слышала, как мама плакала ночью.
Павел медленно кивнул.
— Папа, — впервые она назвала посмотрела ему прямо в глаза, — не уходи. Пожалуйста.
Павел притянул её к себе, обнял худенькие плечи.
— Я живу в тебе, доча. Даже если уйду — ты ведь светишь, — прошептал он, глядя в заплаканные глаза. — Когда будешь собирать мёд, знай: я рядом. В каждой пчеле, в каждой капле мёда. Понимаешь?
Лиза кивнула, прижимаясь к его груди.
Павел ушёл в июле, когда пасека гудела от работы пчёл. Он просто не проснулся утром. Будто заснул и шагнул в другой мир — без боли и кашля.
Лиза стояла в белом платье, крепко держа Анну за руку. Она не плакала — смотрела прямо перед собой, чуть приподняв подбородок. Так же стояла и Анна — не позволяя слезам течь на людях.
Ночью они плакали вместе, свернувшись клубочком на широкой кровати. Две осиротевшие души, нашедшие друг друга.
Осень и зима прошли как в тумане. Анна и Лиза перебрали медогонку, почистили ульи, укрыли пасеку на зиму. Выполняли все работы механически, словно выполняя обещание, данное Павлу.
Когда пришла весна, Лиза сама вышла проверить ульи. Анна наблюдала из окна, как одиннадцатилетняя девочка деловито осматривает хозяйство, точь-в-точь как делал её отец.
Вечером Лиза поставила на стол первую баночку свежего мёда.
— Папа не ушёл совсем, — сказала она, глядя прямо в глаза Анне. — Он в пчёлах. В мёде. В нас.
Анна молча кивнула, не доверяя голосу.
— Теперь я буду помогать тебе, мама, — добавила Лиза твёрдо. — Мы вдвоём справимся.
Анна смотрела на дочь и видела в ней отражение Павла — ту же решимость, ту же силу. И отражение той женщины с фотографии — в кудрявых локонах, упрямом подбородке.
А ещё она видела в ней себя — в жестах, в интонациях, в упорстве.
Они сидели рядом у окна, провожая закатное солнце. Где-то далеко загудели последние пчёлы, возвращающиеся в улей. Анна обняла дочь за плечи, и впервые за долгие месяцы почувствовала покой.
— Мы справимся, — повторила она слова, сказанные когда-то Павлом. — Мы справимся, потому что мы — семья.