Осенний воздух в самом сердце города был густым и сладким, как дорогой ликёр. За стеклянными дверьми ювелирного салона «Эден» царила стерильная, выхолощенная тишина, нарушаемая лишь тихим перезвоном хрустальных подвесок люстры. Воздух здесь пах кожей, замшей и холодным металлом — запахом роскоши, которая никогда не кричала, а лишь томно шептала.
Молоденькая продавщица Людмила сбилась с ног. Ноги отчаянно ныли в строгих лаковых каблуках, а на лбу, под идеально уложенной прядью каштановых волос, выступила испарина, которую она тщательно скрывала. Она показывала, меняла, носила, открывала и закрывала бесчисленные бархатные футляры. А он, импозантный мужчина в безупречном пальсо цвета хаки и широкополой фетровой шляпе, лишь качал головой. Его пальцы, длинные, с ухоженными ногтями, лишь слегка касались предлагаемых сокровищ, отстраняясь, будто от чего-то горячего или, напротив, недостойного.
Все эти изумруды, сапфиры и бриллианты были жалки, ничтожны и абсолютно недостаточны для его дочери, которой вскоре исполнялось восемнадцать. Так он сказал.
Внутри Людмилы клокотала тихая ярость. Её отменная выучка, годы работы с самыми капризными клиентами и весьма достойная зарплата надёжно сковывали этот вулкан, как стальные обручи. Она мысленно повторяла мантру: «Улыбка. Терпение. Клиент всегда прав». Но её внутренний голос, циничный и уставший, язвительно шептал, что практика — жестокая учительница. И она безошибочно подсказывала: чем привередливее и многословнее посетитель, тем призрачнее шанс на реальную покупку. Сейчас он томно просил «вон тот комплектик с сапфирами, что переливается голубизной небес», через мгновение — «колечко с бриллиантиком, но чтобы огонь был, понимаете? Не стекляшка!», а итогом, в самом лучшем случае, станет приобретение скромного колечка с голубой эмалью. Скорее же, он развернется и уйдёт, бросив на прощание фразу о бедности ассортимента и его собственном разочаровании.
— Замучил я вас, моя прелесть? Да? — его голос был низким, бархатистым, чуть шипящим. Он смотрел на неё немигающим, тягучим, поистине змеиным взглядом. Он сглотнул, и под шёлковым, невероятно дорогим кашне изящно дернулся кадык. Этот простой физиологический жест в его исполнении казался театральным и зловещим.
— Ну что вы, помилуйте! У нас такая работа — дарить красоту и помогать с выбором! — Людмила с тоской посмотрела в огромное панорамное окно. Мимо плыли равнодушные силуэты прохожих, никто не поворачивал к дверям салона. Она чувствовала себя актрисой, запертой в стеклянной клетке схищником.
— Понимаете, это не просто подарок, — продолжил он, растягивая слова. — Это символ. Знак. Вещь, которая должна остаться с ней на всю жизнь. Которая будет говорить о моих чувствах, когда меня не будет рядом…
— Я прекрасно понимаю, — кивнула Людмила, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. В его словах была какая-то ложная, преувеличенная патетика.
— Вот это… это интересное ожерелье. Дайте-ка мне его.
— Это колье, если позволите, — автоматически поправила она.
— Какая, в сущности, разница? Ну, колье, — он dismissively махнул рукой. И вдруг его лицо озарилось понимающей, почти интимной улыбкой. — А вы… вы начинаете потихоньку закипать, правда ведь? Я вижу. О, я прекрасно вижу эти маленькие огоньки в ваших глазах. — Он подмигнул ей, как заговорщик.
Людмила представила себе как минимум три изощренных способа убийства этого человека при помощи предметов из витрины (запонка в сонную артерию, удушение жемчужной нитью, контузия тяжелым канделябром) и расплылась в медовой, сахарной, абсолютно продажной улыбке:
— Колье, если угодно, имеет более сложную, часто асимметричную форму, в отличие от ожерелья, которое традиционно более униформно. Так что, вы интуитивно выбираете лучшее! У вас безупречный, я бы сказала, врожденный вкус! Берите, ни на секунду не пожалеете.
— А вдруг… пожалею? — прошептал он, наклонясь так близко, что она почувствовала терпкий аромат его дорогого парфюма — смесь кожи, табака и чего-то горького, вроде полыни. — Что тогда? Вы примете его назад? Вернете мне мои чувства и надежды?
— Это технически возможно при полной сохранности фабричных пломб и после проведения экспертизы. Но, честно говоря, я не знаю, сколько времени займёт эта процедура. За все мои годы работы у нас такого ещё ни разу не случалось.
— То-то и оно! — воскликнул он, и в его глазах вспыхнул настоящий, не поддельный триумф. — Ошибки быть не должно! Никакой! Покажи… те-ка мне вот это! То, что лежит на чёрном бархате, вон там, в углу! — Он резко ткнул длинным пальцем в самую дальнюю, затемнённую витрину, где покоились украшения из платины — холодные, минималистичные, самые дорогие.
Сердце Людмилы ёкнуло. Она подошла, щёлкнула ключом. — Это, как раз-таки, ожерелье, — не удержалась она, чувствуя себя идиоткой в этой словесной дуэли. — Видите, по всей длине оно сохраняет равномерную ширину. Очень красивое, безусловно, но мне кажется…
— Что? Что тебе… вам кажется? — он резко двинулся вперёд, почти навалившись грудью на стеклянную столешницу витрины. Раздался угрожающий, сухой треск.
— Прошу вас, осторожнее! — у девушки нервно задёргался глаз. Хрупкое равновесие её терпения было нарушено. — Вы так сейчас всю витрину проломите!
Она бросила взгляд на охранника, Сашу. Тот, мощный, неподвижный, как скала, давно наблюдал за ними из своего угла, но строгий регламент запрещал ему подходить без команды, дабы не спугнуть и без того нервного покупателя. Увидев молчаливую паническую мольбу в глазах Людмилы, он сделал несколько шагов вперёд.
— Гражданин, у вас всё в порядке? Не нужна помощь? — его голос был низким и спокойным, как гул далёкого самолёта.
Мужчина в шляпе медленно выпрямился, не мигая глядя на охранника, а потом на продавщицу.
— Простите, я случайно. Правда ведь, девочка? — он снова перевёл на неё свой гипнотический взгляд.
— Да, но вы едва не продавили стекло, — голос Людмилы дрогнул.
— Извините, увлёкся. Искусство требует жертв, — он небрежно отряхнул лацкан пальто. — Так, что же вам кажется? Что не так с этим… ожерельем?
— Оно… оно слишком строгое, классическое. Оно не совсем подходит юной девушке. Возьмите лучше то колье, что мы смотрели вначале, или то колечко с розовым топазом…
— А вы уверены, — он понизил голос до интимного, доверительного шёпота, чтобы не слышал охранник, — что я не пожалею? А что, если я вам скажу, что этот подарок… не для дочери? А для моей… спутницы? Моей молодой львицы?
В этот момент спасительный звонок над дверью возвестил о новых посетителях. В салон вошли двое — сияющий, немного растерянный молодой человек и робкая, сияющая девушка, прижимавшаяся к его руке. Опытный взгляд Людмилы мгновенно вынес вердикт: молодожёны. Пришли за обручальными кольцами. Спасение.
— Вы знаете, вы пока подумайте, ознакомьтесь, а я помогу другим клиентам, — она уже сделала шаг от ненавистной витрины.
— Как это? — мужчина в шляпе вспыхнул с новой силой. — Сначала закончите со мной! Это дело не терпит суеты и посторонних!
— Я вас никуда не тороплю, — парировала Людмила, чувствуя прилив сил. — Спокойно подумайте, а я выполню свой профессиональный долг по отношению к другим гостям.
— Нет! Я с вами ещё не закончил! — его голос сорвался на крик, эхо которого болезненно ударилось о хрустальные грани люстр. — Я желаю, чтобы вы немедленно показали мне это ожерелье!
Процесс извлечения украшения из витрины был похож на священнодействие. Платиновая цепь, усыпанная мелкими, но идеально огранёнными бриллиантами, дрожала в её пальцах, издавая лёгкий, мелодичный звон, похожий на мартовскую капель. Он звенел, несмотря на то, что покоился на подушке чёрного бархата. Руки Людмилы предательски тряслись. Она чувствовала себя на краю пропости. Мужчина молча созерцал её мучения, скрестив руки на груди, наслаждаясь спектаклем.
— Пожалуй, я его возьму, — произнёс он наконец, с видом короля, милостиво соглашающегося принять дань. К тому моменту дрожь в руках Людмилы усилилась вдвое. Она выдохнула, будто сбросив с плеч десятипудовую гирю, и аккуратно положила подушку с ожерельем позади себя, на специальную мраморную тумбу для упаковки.
— Прекрасный выбор. Я сейчас приготовлю все документы, — в её голосе звучало неподдельное, детское облегчение.
— Да, но сначала… — он остановил её жестом. — Я не могу совершить такую покупку, не оценив, как это сокровище будет смотреться на женской шее. Оно должно лежать идеально. Примерьте его для меня!
— Это совершенно исключено и категорически запрещено правилами магазина, — голос Людмилы снова стал твёрдым и профессиональным.
— Почему? Мы же не будем снимать пломбы… Я просто хочу увидеть…
— Нет. Это невозможно.
— В таком случае, — он сделал театральную паузу, — я вынужден отказаться от покупки!
«Уходи. Просто уходи. С покупкой или без — просто уйди», — молилась про себя Людмила.
— Ладно, выписывай! — небрежно бросил он, будто делая одолжение. Кассирский аппарат отпечатал слип. Когда она протянула ему фирменный чёрный кейс, он внезапно перехватил её руку. Его пальцы были удивительно сильными и холодными, как сталь. — Запомни, девочка, я всегда получаю то, чего хочу. Всегда.
Она рывком выдернула ладонь, будто обожглась. Он взял коробку, надвинул шляпу на глаза и вышел, не оглянувшись. Дверь закрылась за ним беззвучно.
Пара молодожёнов, наблюдавших за этой сценой, переглянулись. Девушка покрутила пальцем у виска. Охранник Саша проводил странного клиента взглядом и облегчённо выдохнул, потирая ладонь о ладонь.
К вечеру на Людмилу накатила странная, ничем не обоснованная тоска. Предчувствие, тяжёлое и липкое, как паутина, опутало её сердце. Магазин закрылся, витрины погасли одна за другой. Со своим молодым человеком она рассталась несколько месяцев назад, и теперь после работы её никто не ждал. В голове назойливо крутились фразы, произнесённые темным бархатным голосом: «Я с вами ещё не закончил»… «Всегда получаю то, чего хочу»… И этот немигающий, хищный взгляд из-под полей шляпы.
Остаться бы ночевать прямо здесь, в подсобке! Но завтра её выходной… Мысль о том, что не нужно будет вставать на рассвете, подбодрила её. Она натянула пальто, закуталась в шарф и вышла на улицу.
Улицы опустели. Фонари отбрасывали длинные, искажённые тени. Звук её собственных шагов гулко отдавался от стен спящих домов. Потом к её шагам присоединились другие. Чужие. Она замерла, прислушиваясь. Шаги тоже остановились. Сердце заколотилось чаще. «Паранойя», — строго сказала она себе и зашагала быстрее.
— Девушка! Девушка, постойте, пожалуйста! — окликнул её сзади молодой голос.
Она обернулась, сжав ключи в кулаке, готовясь к обороне. Перед ней стоял молодой человек. Не красавец, но с приятным, открытым лицом и тревожными глазами.
— В чём дело? — спросила Людмила, отступая на шаг.
— Мне показалось, что вас кто-то преследует! — прошептал он, нервно косясь в сторону глухой аллеи. Там, в глубокой тени, прислонившись к стене, стояла неясная мужская фигура. Судя по позе, человек был либо пьян, либо притворялся. — Очень уж подозрительный тип. Позвольте, я вас провожу? До дома? — он улыбнулся белозубой, обезоруживающей улыбкой.
В Людмиле что-то ёкнуло, но вид второго, явно опасного человека, заставил её принять это предложение. Одиночество вдруг показалось самой страшной опасностью.
— Я… не откажусь, — выдохнула она с облегчением. — Как раз ищу провожатого.
— К вашим услугам! — галантно выгнул руку новый кавалер. Его пальто пахло свежим ветром и чем-то ещё, едва уловимым, химическим.
Когда Людмила не вышла на работу после своего выходного и даже не предупредила, наступила тихая паника. Телефон молчал. Светлана Юрьевна, заведующая салоном, с нарастающей тревогой пыталась дозвониться сменщице Людмилы, но та тоже не брала трубку. Пришлось Светлане Юрьевне самой вставать за прилавок, её движения были резкими, нервозными.
Однако её работа продлилась недолго. Вскоре в салон вошли двое мужчин в строгих, не по сезону лёгких плащах. Один из них бесцеремонно перевернул табличку на двери с «Открыто» на «Закрыто».
— Что вы себе позволяете? Немедленно покиньте помещение, я вызову охрану! — начала было Светлана Юрьевна, но тут же осеклась, увидев, как вошедшие предъявляют охраннику Саше корочки в чёрных обложках.
Вошедшими оказались оперативники. Их лица были каменными, глаза всё видели и всё фиксировали. Они молча предъявили Светлане Юрьевне и охраннику несколько фотографий, распечатанных на глянцевой бумаге.
— Это колье… — начала было заведующая.
— Ожерелье… — машинально поправила её Светлана Юрьевна, всматриваясь в снимок. — Это именно ожерелье… из платиновой коллекции.
— Хорошо, — кивнул старший из оперативников. — Это украшение было приобретено в вашем магазине?
— Да, я помню эту продажу. А почему вы спрашиваете? Что-то случилось?
— Мы сняли это колье… это ожерелье, — оперативник сделал усилие над собой, — несколько часов назад. С трупа.
Воздух вырвался из лёгких Светланы Юрьевны. Она судорожно открыла журнал регистрации продаж, где фиксировались все серьёзные покупки. Дрожащим, не слушающимся пальцем она поползла по строкам. — Вот! Нашла! Его продали позавчера, в четыре дня.
— Не могли бы вы позвать нам продавца, который его реализовал? — спросил второй оперативник, его голос был удивительно мягким, почти сочувственным.
— Я бы рада… Боже… но именно сегодня, она не вышла на работу. Мы все безумно волнуемся, потому что она никогда…
— Вы ей звонили?
— Много раз… она не отвечает. Я уже думала ехать к ней…
Старший оперативник молча протянул ей другую фотографию. Женщина скользнула по ней коротким, испуганным взглядом, вскрикнула — коротко, птичье, и её ноги подкосились. Второй оперативник едва успел подхватить её и усадить в кресло.
Разговор с охранником Сашей был более информативен. Мужчина как раз дежурил в тот день и прекрасно запомнил эксцентричного покупателя в шляпе. Он рассказал всё, что видел и слышал, вплоть до инцидента с примеркой и странного шёпота.
— Спасибо. Вы нам очень помогли, — сказал старший оперативник. — Но теперь вам придётся проехать с нами. На опознание. Больше, к сожалению, некому.
— Но я не могу, я на смене, — растерялся Саша.
— Тогда, может, вы? — обратился оперативник к пришедшей в себя заведующей. Та лишь замотала головой, из её глаз текли беззвучные слёзы, оставляя на щеках чёрные, размазанные дорожки туши.
— Поезжай, Саш, — прошептала она. — Я позвоню в ЧОП, они пришлют замену… Господи, какая беда! Бедная моя Людочка… Я не могу в это поверить!
Вычислить покупателя в шляпе не составило труда — он расплатился картой. Уже через несколько часов изящные, холёные руки были закованы в стальные браслеты, которые грубо контрастировали с дорогим рубашечным манжетом. Разумеется, он всё отрицал. А когда ему показали крупным планом фотографию лица жертвы, сыграл потрясение и недоумение с Oscars’ким мастерством.
— Это же… Боже правый… это же продавщица из ювелирного! — его голос дрожал, в глазах стоял искренний ужас. — Какой кошмар! Кто мог? За что?
— Правильно, — холодно сказал следователь, не сводя с него пристального, тяжёлого взгляда. — Вижу, как ты разволновался. Ишь, трясётся весь. Теперь садись и расскажешь нам всё. Как есть. А ещё лучше — напишешь. Своей рукой. Поехали.
Его звали Артур. В элитной частной школе, куда его определил отец, Артура считали маменькиным сынком. Он и правда им был — его мама, Елена Викторовна, была его единственным другом, светлым ангелом-хранителем, в то время как отец, Николай Петрович, казался существом с другой планеты.
Отец, грубый, резкий, преуспевший бизнесмен, постоянно норовил «сделать из мальчика мужчину» самыми прямолинейными методами: то пытался записать его в спортивный лагерь для мальчиков, то в военно-патриотический клуб.
— Я не позволю тебе, сын, бегать от армии, как последний слабак! — гремел он, наливая в хрустальный бокал виски. — Если хочешь быть моим сыном, моим наследником, прекрати висеть на мамкиной юбке! Покажи, чего ты стоишь!
— Я в армию не пойду, — тихо, но твёрдо отвечал Артур. — Это пустая трата времени. У меня институт.
— Ааа, институт! — передразнивал его отец. — Добро бы, сам поступил! А то — на мои деньги. Вот возьму и перестану их платить. Посмотрим, как ты там без мамкиной юбки!
— Коля, перестань! — хныкала жена, заламывая руки. — Мальчику нельзя в армию! Там же этот ужас… эта дедовщина!
— Ужааас! Дедовщина! — с пьяным презрением передразнивал её муж и, плюнув на идеально начищенный паркет, уходил в свой кабинет, чтобы допивать виски в гордом одиночестве.
Как-то раз Артур, движимый любопытством, залез в отцовский компьютер. То, что он обнаружил, заставило его кровь похолодеть. Николай Петрович был завсегдатаем сайтов с весьма своеобразным контентом, где общался с юными особами. Вскоре у отца появилась молодая любовница. На вид ей не было и восемнадцати. Елена Викторовна, узнав об измене мужа (Артур позаботился, чтобы анонимное письмо с доказательствами дошло до адресата), слегла. Она угасала на глазах, тая, как свеча, и больше всего на свете боялась, что оставляет своего Витальку одного в этом жестоком мире.
— Сынок… я кое-что скопила… — сказала она однажды, слабо улыбаясь. Её рука, лёгкая, как пёрышко, лежала в его руке. — Для тебя. Когда меня не станет… Поезжай к дяде Мише в Прагу. Он тебя примет, поможет устроиться.
— Мам, перестань, что ты… Я найду врачей, самых лучших! — умолял он, чувствуя, как по щекам текут предательские слёзы.
— Ты у меня самый лучший… мой хороший мальчик…
Когда тело матери предали земле, отец вызвал его на разговор «по-мужски». Суть была проста и цинична: Артур взрослый, пора съезжать на отдельную квартиру и начинать зарабатывать себе на хлеб самостоятельно.
— Я что, правильно понимаю? Ты меня выгоняешь? Из моего же дома? — Артур смотрел на отца, не веря своим ушам.
— Не выгоняю. Указываю верный вектор развития, — отец развёл руками, окидывая взглядом роскошную гостиную. — Я сам начал зарабатывать с пятнадцати лет. И я хочу, чтобы всё это — он показал на картины, на антиквариат — попало в надёжные руки. В твои руки. Так что взрослей, сынок. Пора.
Артур понял, что красивой жизни пришёл конец. Агония началась.
Как-то раз в институте отменили пары. Он поехал домой за забытыми конспектами. Дверь ему открыла она. Та самая девчонка. На ней не было ничего, кроме игривого кружевного фартучка.
— Ой… — смутилась нимфа, краснея. — А вы, наверное, Артур…?
— Я — Артур, — он шагнул внутрь и закрыл за собой дверь. В доме пахло дорогим кофе и её духами. — А ты кто?
Он понимал, что отец может вернуться в любую минуту. Но ярость, обида и внезапно вспыхнувшее вожделение были сильнее страха. Нимфа по имени Вероника сопротивлялась, но слабо, скорее для проформы, а после была более чем не против.
— Ты прости, — тяжело дыша, сказал Артур. — Не устоял… У тебя просто… невероятная фигура.
— Спасибо, — она покраснела уже от удовольствия.
— Как тебя зовут, красавица?
— Вероника. Но для тебя — просто Ника.
— Ты просто огонь, Ника.
Артур успел уйти до прихода отца. Нимфа проводила его воздушным поцелуем. С этого дня сын твёрдо понял: отныне они с отцом — смертельные враги. Правда, отец об этом ещё не догадывался. Проболтается ли эта дурочка?
Но дурочка не проболталась. Напротив, она воспылала к Артуру самыми настоящими, пылкими чувствами. Они встречались урывками, на съёмных квартирах, пока Николай Петрович зарабатывал деньги, просиживая штаны в совете директоров крупного банка.
— Отец меня выгоняет. Наверное, хочет жениться на тебе и родить нового, более послушного наследника, — сказал как-то Артур, наблюдая, как Ника наносит лак на ногти.
— Ага. Он готовит какой-то сюрприз на мой день рождения. Скоро мне восемнадцать. Наверное, предложит переехать к нему. Официально.
— Не к «нему», а к «вам»… — с горькой усмешкой поправил Артур. — Я убью его. Я не шучу.
В его голосе звучала такая ледяная ненависть, что Вероника подумала — он ревнует. Ревнует её к собственному отцу. Мысль показалась ей пикантной и польстила её самолюбию.
— Я помогу тебе! — с готовностью воскликнула она, как ребёнок, предлагающий помощь в весёлой игре.
И с этого дня Артур не мог думать ни о чём другом. Мысль о мести стала навязчивой идеей. Самым сложным было общаться с отцом, сохраняя невозмутимое, почтительное выражение лица. Убийство? Слишком примитивно, слишком рискованно. Его вычислят в первый же день. Всегда ищут того, кому выгодна смерть. Нет, нужно нечто более изощрённое. Что-то, что навсегда упрячет зарвавшегося родителя за решётку. Лет на двадцать. А лучше — навсегда. На деньги матери можно будет купить скромную квартирку в Праге, а эту, отцовскую, сдать в аренду за бешеные деньги. И когда старик в конце концов сгниёт в тюрьме… вот это будет настоящий праздник.
И план, чёрный и паутинистый, стал медленно вырисовываться в его сознании.
— Что ты хочешь на день рождения, моя принцесса? — Николай Петрович гладил любовницу по обнажённому плечу, в который раз восхищаясь её молодостью и шелковистой кожей.
— Мне хочется какое-нибудь… очень особенное украшение… — она томно запрокинула голову. — Которое я смогу надеть на нашу… на нашу помолвку…
— Хорошо… это можно устроить, — он улыбнулся. План Артура сработал. Отец попался на удочку.
Вечером того дня, когда Артур издевался над Людмилой в магазине, Николай Петрович преподнёс Нике изящную коробку от «Эдена». Внутри на чёрном бархате лежало то самое платиновое ожерелье. Он предложил поехать в ресторан, где уже был забронирован столик и всё подготовлено для торжественного предложения руки и сердца.
— Давай сегодня никуда не поедем! — капризно надула губки Вероника, как и договорились с Артуром. — Останемся дома, выпьем шампанского… Так не хочется куда-то одеваться.
— Уверена? Ну, давай… — удивился, но согласился Николай.
Ей хватило получаса, чтобы усыпить мужчину, подсыпав ему сильное снотворное в бокал с шампанским. Когда он захрапел, она, вздохнув, сняла с себя ожерелье, тщательно протёрла его специальной бархоткой, уложила назад в коробку и вынесла за дверь, где её уже ждал Артур.
— Всё? — спросил он коротко.
— Всё. Он спит как убитый. Артур… Может, не надо? — в её голосе впервые прозвучала неуверенность.
— Надо, — отрезал он, забирая коробку. Его глаза были пустыми.
Труднее всего ему было смотреть Людмиле в глаза, когда она пила тот чай у него в съёмной квартире. Она и не подозревала, что впустила в свою жизнь не галантного спасителя, а убийцу. Она, признаться, ему понравилась. Искренностью, уставшей добротой, какой-то внутренней чистотой. В какой-то момент ему дико захотелось всё остановить. Просто уйти. Она бы проснулась утром с головной болью и смутными воспоминаниями о странном свидании. Но он вспомнил наглую, самодовольную ухмылку отца. Вспомнил его слова: «Покажи, чего ты стоишь!». И это решило участь бедной девушки. Он задушил её прихваченным у Ники чулком. Даже в тот последний миг он понимал, что совершает непоправимое, что пересекает некую последнюю черту, но лицо отца стояло перед ним, пока биение её сердца под его пальцами не прекратилось навсегда.
Раскаиваюсь ли я? Да. Бесконечно. Каждую секунду. Я оказался заложником собственной ненависти, марионеткой в спектакле, режиссёром которого стал сам. И ещё… после убийства меня стала дико, физически раздражать Ника. Её глупость, легкомыслие, её восторг от «опасной игры»… Как я мог этого раньше не замечать? Людмила была в тысячу раз умнее и чище этой дуры. Не ту я задушил. Страшная картина её смерти, её широко открытые, удивлённые глаза будут со мной до самого последнего вздоха. Но, к сожалению, ничего уже нельзя вернуть назад.
Через месяц, не в силах больше выносить груз вины, Артур явился с повинной. Когда его отец, Николай Петрович, узнал о настоящем мотиве преступления и о роли Вероники, он онемел. Он не проронил ни слова, пока не оказался за ржавыми воротами СИЗО, куда его доставили для дачи показаний. Вышел он на волю седым, сгорбленным стариком. Он остановился на грязном тротуаре, поднял глаза на решётки на окнах и прошептал в пустоту:
— Всё, как ты и хотел, Артур… Теперь перед тобой будут открывать двери… и закрывать их за тобой… Ты победил.
Губы его затряслись, и он заплакал — тихо, по-стариковски, беспомощно. Редкие прохожие оборачивались на него и думали, что